Послевоенная жизнь жителей ленинграда. Послевоенные годы, зарисовки из детства

А ВТОРЫ

Екатерина Огородник и Галина Черныш , ученицы 10 класса школы № 238 г. Санкт-Петербурга.

Работа получила 2-ю премию на VIII Всероссийском конкурсе Международного Мемориала "Человек в истории. Россия - XX век".

Научный руководитель - Т.Н. Бойко.

Наша работа основана на воспоминаниях конкретных людей, живших в нашей стране в конкретный промежуток времени 1945 – 1965 гг., и ее задача – представить данный исторический период через призму повседневности, облик, дом, досуг этих людей. Основными методами исследования были методы устной истории. Нашими респондентами стали наши бабушка и мама, сотрудники нашей школы и их родные. Работа по сопоставлению фактов, позиций, высказанных нашими респондентами, и исторических исследований была непростой задачей.

Цели нашего исследования – на основе собранных нами воспоминаний, фотографий и литературы, определить особенности жизни, быта, внешнего облика, досуга детей и взрослых – советских людей 40 - 60-х годов;

выделить закономерности в изменении образа жизни советских людей в 1945 – 1965 гг., прежде всего городских жителей, главным образом ленинградцев;

определить причины этих изменений, проанализировать их темпы и характер (степень всеобщности и индивидуализации);

соотнести воспоминания с работами историков, исследователей проблем повседневной жизни.

1945 - 1955 годы

Победа была великим событием и в жизни страны, и в жизни каждой семьи, и каждого ленинградца. День Победы - это день когда гражданин осознавал значимость свободной Родины для себя и общества в целом, когда возрождалась и укреплялась надежда в светлое будущее.

После стольких бед, после напряжения всех сил и душевных и физических, люди бурно выражали радость. Все были полны надежд, что теперь уж, все будет хорошо. К сожалению, не все сложилось так, как мечтали люди. Этот день сочетал в себе радость победы и осознание тех утрат и той горечи, что принесла война.

Каждый по-своему вспоминает этот день, и чувства, которые вызвало известие об окончании войны - чувства безмерного счастья и безмерного горя:

«Самый светлый день в моей жизни – это день 9 мая 1945 года. Я прожила долгую жизнь, но и теперь я не могу вспомнить ничего столь всеобъемлющего и восторженного состояния моей души. Это было всеобщее ликование людей, охваченных общим подъемом духа. Даже природа была на стороне победителей. Ярко светило солнце, но даже если бы был пасмурный день, то люди этого не заметили бы. Внутренний свет и радость переполняли все сердца» (воспоминания Кириллиной Э.И.).

«Мама очень не любила 9 мая, она всегда плакала в этот день, в 1945 году, когда все пели и плясали, она рыдала в хате, оплакивая родных и, наверное, свою горькую долю» (воспоминания Павловой Н.П.).

«...мы услышали по радио Левитана, провозгласившего окончание войны, день Победы. Радость была безмерной, мы обнимались, целовались, кричали «ура», ребята от восторга разбивали пустые бутылки об пол. Дома не сиделось: высыпали на улицу. Она оказалась заполненной толпой, которая ликовала, незнакомые люди кидались обниматься, многие пели, кто-то плакал» (воспоминания Бойко М.А.).

Фронтовики, эвакуированные возвращались домой, восстанавливали разрушенное хозяйство, колхозы. Уходили в прошлое похоронки, военные сводки. Начали возвращаться родные, воссоединялись семьи.

За четыре долгих года люди отвыкли от выходных, отпусков, нормированного рабочего дня, забыли о свободном времени.

Радость встреч с близкими, друзьями и осознание одиночества, обездоленности – разные настроения переживали советские люди, но было и нечто общее: стремление преодолеть послевоенную разруху, наладить жизнь, быт, воспитать детей, получить образование.

«Когда прошла эйфория победы, люди остались один на один со своими проблемами, вполне житейскими, обыденными, но оттого не менее сложными. Вопросами дня становились: Где достать хлеба? Где найти жилье? Во что одеться? Решение этих вопросов превращалось в стратегию выживания, все остальное отодвигалось на второй план» (Зубкова Е.Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность, 1945-1953 / РАН. Ин-т рос. истории. - М.: РОССПЭН, 2000).

Исследователи А.З. Ваксер, Е.Ю. Зубкова подчеркивают, что послевоенная обстановка была очень сложной, уделяют много внимания проявлениям недовольства населения своим положением, особенно в крестьянской среде, останавливаются на негативных явлениях.

«Не лилась кровь, не взрывались снаряды и бомбы, но всё окружающее напоминало о кошмаре блокады –

дровяные сараи во дворах, где штабелями складывали покойников, фотографии недавно умерших родственников и соседей, бутылки из под олифы, на которой жарили лепёшки из жмыха, завалявшиеся плитки столярного клея, из которого варили студень, и т.д. и т.п.» (Ваксер А.З. Ленинград послевоенный.1945-1982. СПб., 2005 С. 86).

В воспоминаниях Павловой Н.П., Морозовой А.А., которые были школьницами в первые послевоенные годы, есть общее ощущение тяжелых проблем. Это и понятно, ведь положение семей, оставшихся без мужчин, вдов, сирот было особенно сложным.

Однако большинство наших респондентов останавливаются на мажорных настроениях, охотно вспоминают позитивные настроения населения: «Все усилия были направлены на восстановление города. И как быстро наш любимый город залечивал раны – это просто чудо! Никто не ныл, что трудно, потому что было трудно всем. И все видели результаты общих усилий. Все это вызывало радость у людей» (воспоминания Кириллиной Э.И.).

М.А. Бойко, описывая послевоенный Ленинград, подчеркивает, что город не казался мертвым, что ленинградцы очень активно занимались его восстановлением, приводит яркий образ трудового энтузиазма – плакат ленинградского живописца И.А. Серебряного «А ну-ка, взяли!». Марина Алексеевна подчеркивает, что «особой была психологическая атмосфера Ленинграда: для нее характерны готовность людей помочь, доброжелательность, приветливость. Война сплотила людей, привычным стало жить в коллективе, и чувство локтя ощущалось и при горе похоронок и при радости побед» (воспоминания Бойко М.А.).

Это очень интересное замечание –

война окончилась, но люди еще не перестроились, главным в их жизни остаются нужды города, всего населения, а не личные заботы и проблемы.

Жилищный вопрос

Жизнь и особенно быт менялись крайне медленно. Война лишила многих людей дома, жилья. Многим после войны приходилось искать себе место хотя бы на одну ночлежку.

М.А. Бойко, Л.К. Саушкина вспоминают о возвращении из эвакуации в довоенное жилье. Чаще всего это были комнаты в коммунальных квартирах. «Жили на Галерной улице, дом 41. Раньше это был частный особняк, построенный ещё в 1797 году. После войны такие дома разбивали на квартиры. Мы жили в двухкомнатной. Одна комната – 23 кв.м., другая – 8 кв. м., кухня – 7,5. Ванны не было» (воспоминания Саушкиной Л.К.). Семья К.В. Аржановой в 1945 году не смогла вернуться в свою квартиру, она оказалась уже занята другой семьей.

«Буквально душил горожан жилищный кризис. Это была пора поистине великой тесноты. Многие тысячи рабочих реэвакуированных предприятий, люди, направленные на невские берега по разного рода разнарядкам, жили в ужасающих условиях.

Семьи жили по 4-10-17 семей с малышами в комнатах, разделённых на ячейки обрывками обоев, бумагой, простынями; одинокие жили по несколько десятков в комнатах-казармах. Во многих корпусах не было туалетов, водопровода.

Обычно в комнате стояла параша и тут же длинный ряд керосинок. Обитатели называли такие жилища «концентрационными лагерями», «вертепами» и прочими образными именами» (Ваксер А.З. Ленинград послевоенный. 1945-1982. СПб., 2005 С. 86).

Проще была ситуация с частными домами, построенными ещё в довоенный период, т. к. они не подлежали заселению в них дополнительных жильцов. Александрова Н.Л. и Черныш Г.Г рассказывают об этом: «Жили в большом двухэтажном доме: я, мама, папа. Так как это был частный дом, центральное отопление и водопровод отсутствовали. Была большая русская печь».

Для городских жителей основным видом жилья в конце 40-х – 50-х годах была комната в коммунальной квартире.

«Коммуналки» густо населены: 9 - 16 – 42 человек в двух (крайне редко!), шести, семи и более комнатах. Комнаты были довольно большими - 15 – 25 кв. метров, перегораживались мебелью, и в них жили люди разного возраста большими семьями.

Во многих квартирах не было не только горячей воды, газовых плит, но даже печного отопления, справлялись при помощи буржуек, а вместо газовой плиты использовали керосинки. «Предприятия и жакты (жилищные конторы) заблаговременно заботились о запасах топлива на зиму (дров, угля, торфа), в основном действовало печное отопление» (Воспоминания Бойко М.А.).

Иногда в таких квартирах была ванная комната, пользовались ею сообща, умывались, иногда стирали белье или мыли детей, но крайне редко. Стирали в основном в прачечных, которые были в каждом дворе, а мыться ходили в баню.

«Дрова покупали по лимиту, их очень экономили. Поэтому зимой в доме было холодно, до -5, и я иногда ночевала в общежитии Академии художеств на Васильевском острове, где топили, или у двоюродной сестры на Загородном, - вспоминает М.А. Бойко. - Из-за экономии дров не пользовались и ванной комнатой. Мылись в банях на улице Чайковского (которая заняла первое место в городе по лучшему обслуживанию, там можно было взять напрокат полотенце, и давался кусочек мыла) или на ул. Некрасова. Входная плата в баню была 1 руб. На чердаке, на который можно было попасть по черной лестнице, были отсеки для каждой квартиры, где развешивали выстиранное белье».

Характерны для коммунальной квартиры длинные многочисленные коридоры, большие кухни со столами по числу семей. «Кухня была огромная, с большой дровяной плитой, готовили сначала на примусах, которые шумели и шипели, и были затем заменены на керогазы. У каждого из квартиросъемщиков был отдельный стол. Для разогрева пищи на электроплитке мы устроили закуток, отгороженный буфетом в большой комнате. Из детской коляски был сделан «сервировочный столик», на который составлялась посуда, и по длиннющему, в полквартала, коридору ее везли мыть на кухню в единственной раковине» (воспоминания Бойко М.А.).

Жильцы обычно пользовались парадной и черной лестницами.

В наши дни уже почти не сохранилось дверей коммунальных квартир – это интереснейшее зрелище - или разнообразные по форме и звучанию звонки, расположенные вокруг двери, или бумажки с сообщениями о том, какое количество звонков должно быть адресовано каждой семье.

«В период 1950-1964 гг. жили в коммунальной квартире на Большом проспекте В. О. Кроме нас, там было еще 4 семьи, неработающая ванна, кухня с газовой плитой и 5 столиками, индивидуальные счетчики электроэнергии и бумажка на входной двери, сколько раз кому звонить» (воспоминания Конторова С.Е.).

Все многочисленные жильцы коммунальной квартиры обычно пользовались одним туалетом. Места общего пользования убирали по очереди.

Уборка проходила строго по расписанию, количество дней или недель дежурства определялось составом семьи. Некоторые прибегали к услугам фирмы «Невские зори».

Сколько написано про коммунальные склоки, споры, даже драки! Нам кажется, что хотя скученность, отсутствие удобств и создавали предпосылки к этому, поведение людей прежде всего определяется уровнем их культуры. Не случайно коренные ленинградцы подчеркивают, что они старались быть дисциплинированными, вежливыми. «В общем жили дружно, на праздники собирались за общим столом, каждый приносил что-то своё. Получались уютные, семейные вечера» (воспоминания Кириллиной Э.И.).

Значительное число горожан жило в общежитиях.

По данным А.З. Ваксера во второй половине 1949 года в Ленинграде насчитывалось 1654 общежития, в которых проживало около 200 тыс. человек (Ваксер А.З. Ленинград послевоенный. 1945-1982. СПб., 2005 С. 100).

Количество людей, живущих в общежитиях к середине 50-х не уменьшился, так как не смотря на усилия крупных предприятий решить жилищные проблемы, потребность в рабочих руках постоянно увеличивалась, в город приезжали новые жители. В основном это были бывшие селяне, впоследствии их назовут «лимитчики», стремившиеся обрести в городе специальность, семью, новую жизнь. Комнаты в общежитиях были большими (обычно 7 – 8 кроватей), санитарные условия были крайне плохими, кухня часто отсутствовала.

Н.П. Павлова вспоминает, как нелегко было уехать из колхоза, нужно было оформить паспорт, получить разрешение:

«В 1955 году я приехала в Ленинград с небольшим свертком, в котором была подушка, полотенце и кое-что из одежды. Моя тетя жила в общежитии, в их комнате было семь женщин. Мне разрешили некоторое время жить в этой комнате, спала я на одной кровати с тетей...».

Читая эти воспоминания, невольно вспоминаешь фильм «Москва слезам не верит», и убеждаешься, что художественный вымысел основывается на реальных фактах советской жизни тех лет: «Вскоре я... получила место в общежитии. Подружилась с соседками. Вместе с ними ходила в кино, на танцы в Дом офицеров, гуляли по городу. С подругой Таней вместе организовывали питание... Подруги по общежитию обсуждали все новости, помогали друг другу советами, они сделали мне подарок на день рождения, который я и сейчас храню – альбом для фотографий...».

Жизнь в студенческих общежитиях была чуть более комфортабельной: «Я – студент 4 курса Московского авиационного института, живу в общежитии, комната на четверых, душ, туалет на этаже», - вспоминает С.Е. Конторов.

В 40 – 50-е годы квартиры были обставлены мебелью довоенного времени, т.к. военная ситуация в стране не способствовало развитию мебельной или любой другой промышленности. В доме находились только жизненно необходимые вещи. «В сельском доме - лавки вдоль печки и за столом» (воспоминания Александровой Н.Л.).

Приобрести новую мебель стало возможно с середины 50-х годов.

«Комната была небольшой, в ней находилась часть мебели из нашей старой квартиры (книжный шкаф, ширма, стол, кровать)» (воспоминания Аржановой К.В.).

Обстановка в домах была очень схожей: ни средств, ни желания создать оригинальный интерьер не было.

Домашняя утварь

Кастрюли, чайники, ложки - все это как-то порастерялось за время войны. «В послевоенные годы излишеств особых не было. Посуда состояла в основном из алюминиевых кастрюлей, кружек, приборов, чугунных сковородок» (воспоминания Черныш Г.Г.).

В домах, правда, сохранились и дореволюционный фарфор, и изделия из серебра, но чаще всего это были не предметы постоянного пользования, а «капитал на черный день». Если эти предметы и ставились на стол, – то в дни больших праздников.

«Промышленность, работавшая на войну, начинала поворачиваться лицом к человеку. Городские власти принимали меры по устройству жизни и быта горожан. Например, по решению пленума московского городского комитета партии в июле 1945 г. целый ряд оборонных предприятий столицы получил специальное задание по выпуску ширпотреба для населения: газовых плит, металлических кроватей, радиоприемников, радиол, мясорубок, детских велосипедов, разной посуды» (Зубкова Е.Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность, 1945-1953 / РАН. Ин-т рос. истории. - М.: РОССПЭН, 2000).

В городских, особенно ленинградских квартирах было радио, черные радиотарелки – непременный элемент жизни, а вот телефон был большой редкостью.

«Поскольку папа был крупным ученым, работал в Главной Палате мер и весов (ныне ВНИИМ им. Д. Менделеева), в 1945 году у нас был установлен телефон, которым могли пользоваться все жильцы квартиры. Он висел на стене в огромной общей прихожей, куда выходили одновременно три двери из разных комнат, стояли сундуки» (воспоминания Бойко М.А.).

Питание

Горожане больше не умирали от дистрофии, но абсолютное большинство постоянно, денно и нощно испытывало чувство голода. «Тогда были специальные талоны. Деньги без этих карточек не принимали, и талоны без денег тоже. Я тогда сначала положу карточку, мне из неё талон вырежут, и я её тут же хватаю, только потом даю деньги.

Помногу нельзя было ничего купить. Колбасу - максимум 200 г., сыр – 100 г» (воспоминания Морозовой А.А.).

Студенты питались в столовых вузов, это могло быть двух, трехразовое питание. С.Е. Конторов и М.А. Бойко отмечают, что еды по тем голодным временам было достаточно. Рацион был прост: суп и каша. М.А. Бойко вспоминает о получении по специальным талонам американских продуктов: лярда (сало) и тушенки. «В коммерческих магазинах было много разнообразных продуктов, но цены там были нам не по карману. Водку мы часто обменивали на курево, конфеты (тогда очень хотелось сладкого), т. к. на одну стипендию в 400 рублей прожить было трудно», - пишет она.

Неурожай 1946 г. усугубил ситуацию.

Осенью Совет Министров СССР принял постановление об изменении пайковых цен. Они повышались в 2-3 раза, а цены в коммерческих магазинах были несколько снижены. Эта мера ощутимо отразилась на уровне жизни средне- и низкооплачиваемых групп. Правда, снижение коммерческих цен отразилось на уровне цен колхозных рынков. Но бедным и это было не по карману. Естественно, что положение низкооплачиваемых категорий рабочих, служащих становилось катастрофическим.

Выдаваемых продуктов по карточке было явно недостаточно. На рабочую карточку получали в день 700 граммов хлеба, на карточку служащего – 500 граммов, на иждивенческую и детскую – по 300 граммов. На «черном» рынке хлеба было вдоволь, но он продавался по 25-30 руб. килограмм. «Помню, как подолгу стояла в очереди за хлебом, за керосином. Осенью были отменены продовольственные карточки, проведена денежная реформа. Жизнь шла своим чередом. Было трудно, но у людей была только одна мечта, чтобы не было войны» (воспоминания Кириллиной Э.И.).

Вместе с тем с конца ноября – начала декабря по городу поползли слухи о грядущей денежной реформе, отмене карточек.

14 декабря в 18 часов радио оповестило о состоявшемся решении Правительства по поводу отмены карточной системы и проведении денежной реформы.

«После отмены карточек (1947 г.) в магазинах было изобилие, но не было денег»

Так вспоминают наши респонденты. Многие из них называют ее, вспоминают переживания о том, как она будет происходить, о слухах, которые распространялись, о проблемах с продовольствием, которые сохранились после ее проведения. С.Е. Конторов делится впечатлениями о том, как они, студенты, реагировали на реформу: «Конец 1947 г. Давно худят слухи о денежной реформе. Говорят, что вклады в сберкассах до какого-то предела обменяют 1:1, большие суммы – 1:5, наличные – 1:10. Имеющие деньги скупают все, что можно, но мы, нищие студенты, спокойны, хотя какие-то минимальные деньги в карманах есть. Мне помогают родители, многие подрабатывают, а моему сокурснику Васе Звездину шлют картошку из Подмосковья. Во всяком случае, я не помню, чтобы кто-нибудь из студентов вынужден был бросить учебу.

Итак, вечер 14 или 15 ноября 1947 г. Мы (я и двое приятелей) собрались в театр Советской армии.

На подходе к театру слышим из уличных репродукторов - постановление о реформе. О театре забываем, хватаем машину и мчимся в ресторан в гостинице «Москва» (напрасно Лужков ее снес). Очень хорошо посидели, купили по пачке папирос, и довольные без копейки ушли домой.

А на следующий день кооперативная торговля и в гастроному в той же «Москве. СТРАШНЫЙ ВЫБОР ПРОДУКТОВ...».

Самым большим спросом пользовался хлеб. «Его продажа по тем же 14 городам 26 февраля составила почти 134 тонны, тогда как за первую половину февраля в среднем за день продавалось 46 тонн. В некоторых городах у магазинов, торгующих хлебом, выстроились огромные - по 300-500 человек - очереди» (Зубкова Е.Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность, 1945-1953 / РАН. Ин-т рос. истории. - М.: РОССПЭН, 2000).

Материально было очень тяжело. «За отца, не знаю, почему не за мать, мне платили 170 руб., но это было очень мало, если учесть, что женщина в среднем получала 600 руб» (воспоминания Морозовой А.А.).

Рацион питания не отличался разнообразием: ели обычно молоко и картофель.

«В дефиците были мясо, кура, фрукты, колбаса» (воспоминания Александровой Н.Л.), сыры.

Люди, пережившие войну, вспоминают, что во время войны и после ее окончания очень хотели сладкого. Н.Л. Александрова, Г.Г. Черныш, А.А. Морозова, которые были детьми, единодушно вспоминают о том, что в детстве очень хотелось конфет. «Конфеты очень любила. Тогда появилось очень много пивных и закусочных, так в некоторых как раз конфеты и продавались. А прилавки были почти на полу, вот и садилась на корточки и смотрела. Я была вообще хулиганка, так мне дадут на хлеб денег, а я только половину куплю, на остальное - конфет. За это, конечно, доставалось сильно. Но какие конфеты были вкусные, сейчас таких нет» (воспоминания Морозовой А.А.).

Фрукты, лакомства были практически недоступны, только отдельным семьям, имевшим стабильный доход и одного ребенка, удавалось баловать своих детей.

Как вспоминает Г.Г. Черныш: «Самыми любимыми лакомствами были конфеты, печенье, коржи. Дефицитом в Кирове были фрукты, но каждый день мне доставалась хотя бы половинка яблока».

Особенно сложным, порой трагическим, было положение жителей деревень.

Е.Ю. Зубкова в своем исследовании подробно анализирует проблемы послевоенного села, выделяя основные факторы, сказавшиеся на ухудшении жизни сельского населения: сокращение посевных площадей, снижение урожайности, ухудшение обработки земли, падения культуры агротехники, отсутствие техники, даже лошадей. Основную часть трудоспособного населения деревни составляли женщины - именно им пришлось выполнять все тяжелые полевые работы, порой впрягаясь в соху или борону вместо лошади. Мы не можем провести серьезного исследования жизни послевоенной деревни, но воспоминания Н.П. Павловой дополняют эту картину: «Послевоенная жизнь была очень тяжелой, нечего было есть, нечего было надеть. Летом, конечно, было легче: ягоды, овощи, грибы, яблоки, а ходить можно босиком. Какой радостью было весной найти при перекопке огорода мерзлую картофелину, казалось, слаще ничего нет! Осенью иногда отправлялись на колхозное поле и, хотя было очень страшно, собирали колоски, оставшиеся после уборки снопов ржи и ячменя».

Одежда и обувь. Мода

Мода как таковая в нашей стране практически не развивалась из-за тотального дефицита материалов, тем более что вся промышленность работала «на войну» и ее перестройка на нужды простого потребителя осуществлялась на протяжении почти десяти лет, до конца 50-х годов. Человеческая память очень избирательна, не все сохраняется в ней, тем более интересно рассмотреть фотографии послевоенных лет, а иногда и сами вещи – ватник, дамскую сумочку.

М.А.Бойко и К.В. Аржанова удивительным образом помнят многие вещи из своего гардероба, подробно их описывают, связано это с тем, что каждая приобретение каждой вещи было событием и использовали их очень долго, порой десятилетиями, ведь главным были не модный фасон, а наличие самой вещи. Люди одевались очень скромно,

взрослые и дети донашивали военную форму, для детей гимнастерки, кители, брюки перешивали, когда взрослые могли приобрести новую одежду.

Женская и мужская одежда в основном сохранили довоенные силуэты. Двубортные и однобортные мужские костюмы полуприлегающей классической формы с широкими брюками с манжетами шьются из однотонных и в полоску тканей. Дополняются галстуками, как правило, в полоску. Для женщин были традиционны жакеты с юбками, к которым подбирались блузы, платья носили мало. Платья и костюмы были строгого кроя. Характерной деталью и мужской, и женской одежды были большие подкладные плечи, именуемые в среде портных «котлетами». Силуэт этого времени формировался из жестких фигур – прямоугольника при конструировании пальто, квадрата в костюме, и двух, повернутых вершинами друг к другу, треугольников в женском платье. Длина юбки – до колен.

Лишь в начале 50-х женственность в одежде снова стала актуальной.

Нарядные платья, например, были с пышными рукавами-«фонариками», длина юбки опустилась ниже колен и расклешилась «солнцем».

«Проблему обеспечения населения одеждой частично удавалось решать и за счет гуманитарной помощи, поступающей главным образом из США и Великобритании» (Зубкова Е.Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность, 1945-1953 / РАН. Ин-т рос. истории. - М.: РОССПЭН, 2000), а также за счет привозимой и присылаемой одежды и обуви из Германии.

М. А. Бойко вспоминает: «долгое время одежду и обувь трудно было купить,

до 1947 года выдавали одежду по карточкам или распределяли на предприятиях,

так я получила отрез на шерстяное платье, несколько маек, «американскую помощь»: зимнее пальто с меховым воротником, из крепдешиновой подкладки которого я позже сшила еще и платье, темно-серую юбку со складками.

Очень долго я носила короткие ботинки из очень грубой кожи со шнуровкой и на хорошей толстой подметке, выданные в 1945 году в Академии. Зимой я надевала их с толстыми шерстяными носками.

Родственники и друзья, находившиеся в Германии в первые послевоенные годы, присылали (…) отрезы тканей, одежду. Посылки в Ленинград не ограничивали по весу, а вот письма военная цензура принимала не более четырех страниц. Вспоминается присланный мне удивительно красивый, сливового цвета, шелковистый материал – штапель, дотоле неизвестный мне. Из него я сшила летнее платье». Темно-синее платье с кружевным воротником, привезенное папой из Германии, вспоминает Аржанова К.В.

Следует отметить, что вспоминая одежду первых послевоенных лет, описывая ее по фотографиям, респонденты отмечают не название материала, а его тип и цвет: одежда темных цветов из простых мнущихся тканей, синяя шерстяная кофточка с застежкой-молнией, белая блузка с отложным воротником, шерстяное плиссированное платье цвета морской волны. Названия тканей: штапель, габардин, кашемир, крепдешин, бостон, бархат – встречаются уже при описании одежды 50-х годов, когда появляется «выходная» одежда, специально пошитая для походов в театр, гости. «В 50-е годы повседневную легкую одежду я шила сама: крепдешиновые платья, юбки солнце-клеш или у знакомой, которая была отличной портнихой и следила за модой. Запомнилось платье из тонкой темно оранжевой шерсти, отделанное полосатым бархатом», - вспоминает М.А. Бойко. Еще одна важная деталь:

одежду главным образом шили и перешивали, а не покупали, шили сами, реже у портних, в ателье – так было экономнее. Швейная машинка – важный предмет в доме каждой женщины.

«Теплой обуви у жителей города не было. Валенки в городских условиях не использовались», - считают исследователи. Однако М.А. Бойко вспоминает, что «многие ходили в валенках с галошами, затем появились валенки с литой резиновой подошвой – такие были и у меня».

«Летом на базаре можно было купить очень популярные парусиновые белые туфли. Когда они пачкались, их мыли мылом и чистили зубным порошком.

Барахолка располагалась на Обводном канале и купля-продажа была особенно активной в субботу и воскресенье. Ходовыми товарами были одежда и обувь. Их продавали или обменивали. Распространена была фраза: «Стоит 150, Как отдать- 100» (цифры конечно были разные, главное что можно было торговаться). Иногда мы продавали собственные поношенные вещи. Можно было купить и новые вещи, считалось, что их завозили моряки». О покупке (обмене) вещей на барахолке вспоминают многие ленинградцы, да это и понятно – новые вещи производились в небольших количествах, да и стоили крайне дорого. М.А. Бойко вспоминает, что при обмене на продукты разменной монетой служили бутылки с водкой.

Таким образом, 40-е – начало 50-х – это время, когда люди просто не могли следить за модой, продумывать свой гардероб:

одежда и обувь носились подолгу, передавались из поколения в поколения;

одежду, в основном, шили или покупали на барахолке, а не приобретали в магазинах;

обувь чинили, если она снашивалась, одежду штопали, зашивали, лицевали, перешивали;

предприятия легкой промышленности крайне медленно «поворачивались лицом к потребителю»;

отсутствовали советские журналы мод, а иностранные издания, скорее всего, были доступны немногим из-за «железного занавеса», борьбы с космополитизмом.

Сколько изобретательны, практичны, сметливы были советские женщины, умея в этих непростых условиях непросто выглядеть опрятно, но и одеваться, по возможности, со вкусом, используя фантазию, какие-то простейшие аксессуары (бусы, шарфики, заколки).

Рассматривая фотографии тех лет, не устаешь поражаться этим красивым лицам, полным чувства собственного достоинства, какой-то особой одухотворенностью, верой в светлое будущее. А ведь мы знаем теперь, как им жилось.

Текст подготовила Виктория Календарова

Войну никто из нас не ждал. 22 июня 1941 года в столовой училища, во время завтрака, мы молча выслушали выступление Молотова по радио, а через три дня, уже в форме офицера и в звании инженер-лейтенанта, я уезжал в Москву, чтобы проследовать к месту службы во Владивосток. Владивосток для меня не был новым городом, в 1939 году я проходил там практику.

Я принял подводную лодку М-14. Это было небольшое судно с экипажем в двенадцать человек и двумя торпедными аппаратами на носу. Водоизмещение лодки – 240 тонн. На этих подводных лодках я уже плавал прежде, но для того чтобы на ней воевать, нужно было детально вспомнить устройство лодки и все, что связано с ее управлением.

На М-14 я отплавал около трех лет. Позиционная служба, охрана берегов и эскорт караванов, шедших из США с грузами для нашей страны, – такова была наша работа.

Позже меня перевели на подводную лодку Щ-133. Это было среднего размера судно с шестью торпедными аппаратами (четыре в носу и два на корме), с экипажем в 36 человек. Водоизмещение – около 700 тонн. На этой подводной лодке я участвовал в боевых действиях против Японии и был награжден орденом Красной Звезды. В 1945 году, прощаясь с экипажем лодки, командир «Щуки» Владислав Гарвалинский поднял бокал и произнес очень приятные для меня слова: «Мой тост – за лучшего инженера-подводника Тихоокеанского флота Бориса Грибанова!..»

После окончания войны я сдал Щ-133 в ремонт во Владивостоке, принял новенькую подводную лодку С-52 и на ней ушел в Порт-Артур. На всех этих судах я плавал в качестве инженера-механика.

В 1947 году меня назначили начальником Лаборатории живучести корабля в Военно-морском училище, которое я окончил, и я прибыл к новому месту службы – вернулся в Ленинград.

После подводной лодки служба начальником лаборатории показалась мне раем. Окно моего маленького кабинета на первом этаже Адмиралтейства выходило в зелень Александровского сада. Тишину, от которой я совершенно отвык на судах, нарушали только телефонные звонки. В десять утра уборщица приносила свежие газеты, в двенадцать – обед в кают-компании училища и в шесть вечера – конец работы. Еще будучи курсантом, на танцах я познакомился с Кларой Шмидт, которая тогда заканчивала десятилетку. Больше года мы встречались, а потом Клара стала моей женой. Через год после начала войны Клара приехала ко мне во Владивосток. Нам дали квартиру, и началась наша семейная жизнь. Там же, во Владивостоке, родились обе наши дочери – в 1943 году Татьяна, а двумя годами позже – Ольга.

Теперь я приходил домой ежедневно в половине седьмого вечера, -миновали те времена, когда я плавал на подводных лодках и неделями не появлялся дома. А если и появлялся, то ни одну ночь не спал спокойно, потому что на лодке всегда что-то происходило: или она ремонтировалась, или готовилась в поход, или на ней что-то ломалось, или кто-то из моих матросов напивался, или шла зарядка аккумуляторов, или нужно было срочно снять замеры наличия топлива и провести ночную проверку...

Впервые за много лет у меня появилось свободное время, – я к этому не привык: все годы крутился, как белка в колесе, не зная ни покоя, ни отдыха.

Послевоенный Ленинград выглядел мрачно: краска на домах облезла, чувствовалось, что город перенес тяжелые дни блокады. Однако восстановление города шло быстро, ремонтировались и красились фасады домов, восстанавливались разрушенные здания, налаживалось движение городского транспорта, открывались гостиницы и рестораны, появилось множество пивных и закусочных.

Потихоньку оживала и культурная жизнь города – появились объявления о выставках картин из запасников музеев и из частных собраний. По воскресеньям в Русском музее начали читать лекции о русской живописи. Я стал ходить на лекции, начал покупать книги по искусству, посещал выставки и общался с коллекционерами.

Начал я присматриваться и к картинной торговле в городе. Комиссионных магазинов, торговавших картинами, было много. Принимали на комиссию и продавали картины зачастую совершенно некомпетентные люди. В комиссионных магазинах, торговавших мебелью, например, тоже принимали картины, а оценивали их художественные достоинства... мебельщики, ничего, конечно же, не понимавшие в живописи.

Из всех приемщиков картин, которых я узнал, только двое разбирались в живописи: Владимир Шибанов из комиссионного магазина в доме 7 по Невскому проспекту и Василий Фролов из магазина в доме 102 по той же улице. Там картины оценивали и продавали на галерее второго этажа – на первом торговали готовым платьем, мехами и предметами прикладного искусства. Мы звали этот магазин «галеркой».

Магазин, в котором работал Шибанов, был расположен рядом со зданием Адмиралтейства и моей лабораторией. Возвращаясь с работы, я почти каждый вечер посещал его, так и познакомился с Шибановым. Оказалось, что Владимир – тоже военный моряк, всю войну прослуживший в Кронштадте. Мы быстро нашли с ним общий язык и подружились. Впоследствии познакомились наши жены, и мы стали дружить семьями. Его отец, довольно известный художник и коллекционер Александр Георгиевич Шибанов, прославился тем, что запечатлел в живописи пушкинские места. Владимир познакомил меня с ним. Мне очень нравились взаимоотношения отца и сына Шибановых. Когда отец заглядывал к сыну в магазин, Владимир всегда подходил к нему и целовал его в щеку, несмотря на присутствие покупателей. Относился он к отцу с большим почтением. Старший иногда ворчал на младшего за то, что Владимир слишком часто прикладывался к спиртному – кронштадтская морская привычка.

Владимир, на мой взгляд, был самым сведущим человеком в живописи из тех, кто торговал картинами в Ленинграде. Дома он имел небольшую справочную библиотеку по живописи. Много знаний Владимир получил от отца, который хорошо разбирался в русской и западной школах живописи. У отца была хорошая коллекция картин, так что Владимир рос среди произведений искусства, в обществе коллекционеров и художников. Его отец собирал картины преимущественно западной школы, очень любил англичан и французов. Сам Владимир тоже собирал картины, но как-то вяло, без энтузиазма, безалаберно – просто приобретал вещи, которые его чем-то затрагивали. У него были картины разных времен и направлений, но в каждой была какая-то изюминка, которая трогала его. Он всегда с охотой объяснял, в чем увидел эту «изюминку», почему приобрел картину. Расставался с картинами Шибанов без особой боли и быстро находил утешение в новых.

После войны в Ленинграде коллекционеров картин было много. Большинство из них собирали русскую школу, и только несколько человек – западную. Западная живопись стоила в несколько раз дешевле русской. Хорошего голландца XVII века на доске можно было приобрести за 300-400 рублей. Дороже всего стоили работы Айвазовского и Левитана, недешев был и Шишкин. В Москве картины оценивались почти вдвое дороже, чем в Ленинграде.

Коллекционеры русской живописи делились на два лагеря: одни собирали реалистов, то есть передвижников, академистов и демократов-шестидесятников, другие – так называемых «леваков», то есть группы «Мира искусств», «Бубнового валета» и «Ослиного хвоста».

Абстракционистов в первые послевоенные годы, насколько мне известно, активно в Ленинграде никто не собирал, но интерес к ним был. Погоня за их работами началась позже, когда наши ученые и дипломаты, побывав в Европе, поняли, что это за искусство и какое значение ему придает весь мир.

Кроме того, негативные высказывания нашей прессы о русских художниках левых направлений и абстракционистах в конце концов пробудили интерес к этим мастерам среди коллекционеров и художников, и наша интеллигенция всерьез обратила внимание на «левых» художников. Тех, кто бывал за границей, поражали высокие цены на работы некоторых русских художников, эмигрировавших во время революции за рубеж и там прославившихся. За картины эти платили огромные деньги – тысячи, десятки тысяч долларов. У нас же они практически ничего не стоили...

Первыми коллекционерами абстрактного искусства стали несколько профессоров Ленинградского политехнического института. Западную живопись в Ленинграде собирали академик Раздольский, профессор Ложкин, профессор Жданов и другие. С коллекцией Дмитрия Аркадьевича Жданова я познакомился уже после моего переезда в Москву, в 1962 году. У него было очень внушительное собрание западных мастеров.

А в Ленинграде в 1947-1948 годах я перезнакомился со всеми видными коллекционерами и приблизительно знал, кто что любит и кто чем дышит.

БОРЬБА С БАНДИТИЗМОМ В ПОСЛЕВОЕННОМ ЛЕНИНГРАДЕ. ***************************************************************************** Ленинград пережил страшную блокаду, голод, бомбежки. Люди ждали окончания войны, но в итоге наступивший мир принес новые испытания. Город стоял в руинах, повсюду нищета, разруха и разгул уличной преступности: появились банды и убийцы-одиночки. В послевоенные годы почти не охотились на драгоценности и деньги, воровали, в основном, одежду и продукты. Ленинград был переполнен сомнительными элементами и отчаявшимися от нищеты людьми. Горожане больше не умирали от дистрофии, но большинство из них продолжали испытывать постоянное чувство голода. Например, рабочие в 1945-46-х годах получали в день 700 грамм хлеба, служащие – 500 грамм, а иждивенцы и дети – всего по 300 грамм. На «черном рынке» продуктов было предостаточно, но для обычной питерской семьи со скромным бюджетом они были недоступны.

Неурожай 1946 года еще более усугубил ситуацию. Неудивительно, что кривая преступности в Ленинграде быстро ползла вверх. Грабители-одиночки и организованные банды действовали во всех районах города. Одно за другим следовали ограбления продовольственных баз, магазинов, квартир, случались вооруженные нападения на улицах, во дворах, подъездах. В руках у бандитов после войны было огромное количество огнестрельного оружия, его нетрудно было найти и добыть на местах недавних боев. Лишь за один четвертый квартал 1946 года в городе было совершено более 85 разбойных нападений и вооруженных ограблений, 20 убийств, 315 случаев хулиганств, почти 4 тысячи краж всех видов. Эти цифры рассматривались тогда, как очень высокие. Надо учесть, что среди бандитов было много участников войны. На фронте они научились стрелять и убивать, и поэтому не раздумывая решали проблемы с помощью оружия. Например, в одном из Ленинградских кинотеатров, когда зрители сделали замечание курившей и громко разговаривающей компании, раздались выстрелы. Погиб милиционер, было ранено несколько посетителей.

Преступники из уголовной среды даже следовали своеобразной моде - носили металлические фиксы на зубах и низко надвинутые на лоб кепки. Когда ленинградцы видели, что к ним приближается шайка таких молодых людей, они в первую очередь крепко сжимали продуктовые карточки. Бандиты выхватывали прямо на лету заветные клочки бумаги, подчас оставляя всю семью жить впроголодь целый месяц. Сотрудники правоохранительных органов пытались сбить волну преступности. Раскрываемость составляла примерно 75%. Однако, в бедном, полуразрушенном городе орудовали не только уголовные банды. Преступную деятельность вели и некоторые чиновники, которые поняли как извлечь выгоду из своей власти. В город на Неве возвращались эвакуированные, остро вставали вопросы распределения жилья, возврата имущества и т.д. Нечестные дельцы пользовались и имеющимися сведениями – какие ценности плохо охраняются. В 1947 году из кладовых Эрмитажа украли 24 уникальных изделия из золота и драгоценных камней. Похититель был найден и осужден, а ценности возвращены.В тот же год была разоблачена крупная банда, в которую входили преступники и чиновники из городской прокуратуры, суда, адвокатуры, горжилотдела, милиции. За взятки они освобождали из-под стражи, прекращали следственные дела, незаконно прописывали, освобождали от призыва. Другой случай: начальник автотранспортного управления Ленгорсовета отправлял в оккупированные районы Германии грузовики якобы за оборудованием. На самом же деле вывозил оттуда ценности, материалы, строил здесь дачи. Знаменитая банда «Черная кошка», которая стала известна многим благодаря фильму «Место встречи изменить нельзя» на самом деле была огромным преступным сообществом. Основную деятельность она вела в Москве, но ее следы были обнаружены и в городе на Неве.

В 1945 году ленинградские милиционеры раскрыли громкое дело. Расследование серии квартирных краж в доме №8 на Пушкинской улице вывело на след подростковой шайки. С поличным взяли верхушку банды – учащихся ремесленного училища №4 Владимира Попова по кличке Чеснок, Сергея Иванова и Григория Шнейдермана. Во время обыска у главаря, 16-летнего Попова, обнаружился любопытнейший документ – клятву кодлы "Черная кошка", под которой было проставлено кровью восемь подписей. Но поскольку совершить преступления успели только трое участников, они и отправились на скамью подсудимых. В январе 1946 года на заседании народного суда 2-го участка Красногвардейского района Ленинграда был оглашен приговор: подростки получили от одного до трех лет колонии. Была распространена и организованная преступность. Причем, часто банды составлялись не из уголовников, а простых граждан. Днем это были обычные работники ленинградских предприятий, а ночью... Так, в городе действовала банда братьев Глаз. Это было настоящее организованное преступное сообщество. Банду возглавляли братья Исаак и Илья Глаз, она насчитывала 28 человек и имела на вооружении два автомата «Шмайсер», шесть пистолетов ТТ, восемнадцать гранат, а также легковую автомашину, на которой бандиты проводили разведку мест будущих преступлений и путей обхода, и грузовик... За короткое время, с осени 1945-го по март 1946 года, банда совершила 18 ограблений, применяя именно тактику ночных налетов. В зону действия этой преступной группировки входили Невский, Калининский, Московский и Кировский районы города. О размахе деятельности банды можно судить по тому факту, что система сбыта награбленного охватывала рынки Харькова и Ростова! Банда братьев Глаз имела целый арсенал. Операцию по разгрому банды разработал в марте 1946 года оперативный работник угрозыска бывший фронтовик Владимир Болдырев. Сотрудники угро устроили засады в местах вероятного совершения очередных ограблений. В результате при нападении на магазин на Волковском проспекте преступников блокировали и задержали. Операция была проведена так, что ни единого выстрела не прозвучало. В 28 квартирах у родных и знакомых преступников было изъято 150 рулонов шерстяных тканей, 28 рулонов сукна, 46 рулонов шелковой ткани, 732 головных платка и 85 тысяч рублей! Отличительная черта деятельности этой банды состояла в том, что ее главарям удалось установить тесные отношения с некоторыми влиятельными работниками государственного аппарата Ленинграда и области. Для их подкупа бандиты выделили даже специальный фонд в размере 60 тысяч рублей. Несмотря на серьезные усилия, на реформирование ленинградского Уголовного розыска, преступность отступала медленно. Иначе и быть не могло, ибо ее основные причины - послевоенная разруха, тяжелое экономическое положение населения - менялись медленно. В период с 1946 по 1950 годы Ленинградским городским судом было рассмотрено 37 дел по обвинению в бандитизме, по которым осуждено 147 человек.

Но нет, не было искренней радости в народе. Что-то мешало этому счастью. Детский ум и сердце чувствовали это, но понять и осознать ещё не могли, так как взрослые говорили тихо и полунамёками. И дети понимали, что не всё можно говорить вслух, а что-то даже и опасно. Любила я бегать в гости к своим сёстрам. Однажды возвращалась домой от одной своей сестры. Проходя мимо клуба швейников, невольно стала свидетельницей одного эпизода. На крыльце этого клуба сидела бедно одетая женщина. Она была пьяна. Из её уст вылетала брань, и чуть ли ни через слово упоминалось имя - СТАЛИН. Она ругала Сталина?!! Как можно?!!
Если кто услышит, то сразу её заберут!!! Я не знала причин, но знала, что такое непозволительно никому и никогда. Мне стало страшно от того, что услышала это, стала очевидицей непозволительной выходки бедной женщины. Стало жалко женщину. Боже, что будет? Что будет? Оглянулась по сторонам. СЛАВА БОГУ! Никого! С радостью за женщину, что никто не слышал её, и с тяжестью на душе я продолжила свой путь.
Но через несколько месяцев и на нашу улицу пришла беда. У моей подружки, Иры Телегиной, пришли и забрали маму и дедушку. За что - неизвестно. Но однажды я видела, как от их дома отъезжали сани, гружёные двумя мешками зерна. Нет. они жили небедно, но из-за двух мешков забрать двух людей?! Никаких пересудов среди соседей не было. Как-будто пропали без вести люди - ни слуху, ни духу. Но, спустя несколько месяцев, дедушка вернулся. Поговаривали, что отпустили и за старый возраст, и по болезни. И действительно, дедок тот вскоре преставился. А мама Ирина лет через пять пришла так же тихо и незаметно, как тихо и незаметно ушла. Писала ли она письма домой, неизвестно, т.к. не принято было не говорить, не спрашивать.

Из книги Спогади. Кінець 1917 – грудень 1918 автора Скоропадский Павел Петрович

Павел Скоропадский ВОСПОМИНАНИЯ Конец 1917 года по декабрь 1918 года [Мои Воспоминания] Записывая свои впечатления, я не особенно считался с тем, как будут судить меня мои современники, и делаю это не для того, чтобы входить с ними в полемику. Я нахожу необходимым правдиво

автора Барабанщиков Ю.

Глава III Воспоминания А.Д.Орлянского У меня и у многих ветеранов Обнинских гидрометеорологических учреждений навсегда сохранились самые тёплые воспоминания о Е.К. Фёдорове – знаменитом полярнике, выдающемся учёном, государственном и общественном деятеле, крупном